Трудовой Кодекс РФ с комментариями ТК РФ, бесплатные консультации юристов
Глава венчурного фонда с фокусом на Россию — о том, почему венчурные инвесторы хотят сделать мир лучше
Венчурный фонд Sistema Venture Capital, запущенный весной 2016 года, оказался одним из немногих активных фондов, сохранивший после кризиса 2014 года интерес к России. Фонд на 10 млрд рублей, в котором акционерами, помимо АФК «Система», стали Сбербанк и Виктор Рашников, инвестирует в стартапы не менее $2 млн и уже вошел в пять проектов. Среди них — компания в сфере распознавания лиц VisionLabs, сервис поиска исполнителей YouDo, разработчик VR-игр Luden.io, стартап по доставке наборов для химических экспериментов MEL Chemistry. Теперь Sistema Venture Capital рассчитывает выйти на международный рынок, сосредоточив внимание на сфере «deep tech» (наукоемкие стартапы), говорит Алексей Катков, глава фонда. Forbes поговорил с Катковым о том, какое место «deep tech» занимает на карте мировых технологических трендов, о том, а также, почему команда фонда верит в маркетплейсы, но разочаровалась в финтехе, и что значит для российских стартапов потеря доступа к зарубежному капиталу.
— Вы часто подчеркиваете, что Sistema Venture Capital — независимый венчурный фонд, что АФК «Система» не становится заказчиком инноваций для других своих портфельных проектов. Зачем АФК «Система» выход на венчурный рынок?
— Мне кажется, «Система», если посмотреть на ее активы, всегда была корпорацией, которую можно назвать «технологической». МТС стал одним из первых операторов, развернувших 3G. Среди активов «Системы» — «Микрон» (завод по производству микросхем и RFID-меток, АФК «Система» выкупает долю «Роснано» за 8,1 млрд рублей для доведения доли в компании до 90,6% — Forbes), «РТИ» (среди проектов компании — радиостроение, ракетная техника, системы связи — Forbes). Недавно «Система» купила группу «Крондштадт», которая производит авиатренажеры, бортовое оборудование. Все это иллюстрирует, что топ-менеджмент корпорации тяготеет к высоким технологиям.
Инвестиции в Ozon Group (АФК «Система» приобрела 10,8% компании за $ 75 млн в 2014 году — Forbes) показали: корпорация готова работать с венчурными сделками. Как я понимаю, в начале не было четкого понимания, как именно продолжить начатое движение, какие инструменты выбрать. Но анализировать перспективные направления для инвестиций, выбирать, в какие именно компании вкладывать, оценивать их технологии, — все это требует концентрации внимания, целенаправленной работы, экспертизы. Собственно, воплощением этой «фокусировки» и стал наш венчурный фонд.
— Почему развивать технологические проекты собственными силами стало сложнее?
— Потому что в тех отраслях, где мы работаем, фантастически выросла конкуренция. Пять-семь лет назад можно было с нуля запустить собственный интернет-проект и быстро его развивать. Именно тогда и именно так выросли, скажем, Avito, Lamoda, Wildberries. Но в 2015 году шансы повторить их путь стали близкими к нулю. Или, например, в 2011 году идея нового мессенджера не казалась такой уж абсурдной. Мы не слишком верили в высокие шансы проектов вроде Telegram завоевать свою аудиторию, но сегодня ясно, что это произошло. То же самое — с локальными мессенджерами в Азии, оказавшимися конкурентоспособными благодаря закрытости местных рынков. Но в 2015 году, когда глобальные игроки на рынке медиа набрали критическую массу пользователей, говорить о запуске нового мессенджера уже было просто бессмысленно. Facebook с 1 млн зарегистрированных пользователей в 2004 году и Facebook с аудиторией в 1 млрд пользователей мессенджера летом 2016 года — это два разных Facebook. Если ты конкурируешь с первым, у тебя есть шанс привлечь к себе миллиард потенциальных пользователей, которые подключены к интернету, но не подключены к Facebook. Если ты конкурируешь со вторым, ты должен перетягивать их из Facebook, и твои шансы, пожалуй, нулевые.
Смотреть рейтинг Forbes «20 самых дорогих компаний Рунета»
— На опыт каких венчурных фондов в мире вы ориентировались в поиске модели?
— Мы встречались с топ-менеджментом Samsung Ventures, который активно работает со стартапами по всему миру.Изучали опыт Intel Capital, который в начале искал компании с продуктами, комплементарными бизнесу Intel (расчет был на поиск технологий и команд для дальнейшей интеграции в основной бизнес), а затем стал работать как классический венчурный фонд — поставив целью зарабатывать на росте стоимости доли в стартапе. Впрочем, через какое-то время Intel Capital вернулся к первоначальной стратегии. Встречались также со многими другими фондами. В итоге, думаю, сейчас по своему подходу к работе с проектами мы больше похожи на Andreessen Horowitz.
У нас изначально была идея не ограничивать отбор портфельных компаний только интересами «Системы». Несмотря на широту портфеля корпорации, есть много сильных стартапов, которые нельзя в него встроить. Кроме того, мы долго обсуждали с Владимиром Петровичем (Евтушенковым — Forbes) и Михаилом Шамолиным (президент АФК «Система» — Forbes) как сделать фонд максимально самостоятельным. Как ввести процедуры, независимые от процедур корпорации, потому что в венчурном бизнесе важна скорость. Важно было обеспечить независимость решений еще и потому, что решения венчурного инвестора часто опираются на интуицию. У проекта может долго не быть законченного продукта, только прототип,но у инвесторов может быть ощущение, что этот стартап — «правильная» инвестиция. Вспомните Magic Leap (разработчик устройств дополненной реальности (AR), основанной на новой технологии технологию передачи света в сетчатку глаза — Forbes): у компании все еще нет работающей версии, он получил почти $1,4 млрд венчурного финансирования. Инвесторы, среди которых Alibaba Group и Andreessen Horowitz, верят в большое будущее технологии и потому продолжают поддерживать компанию. Пример такой успешно завершившейся истории — Tesla.
В России есть огромная проблема: множество интересных идей не «взлетают», потому что не могут набрать достаточную массу боевых применений
Главный акционер предложил создать фонд на базе своей медийной дочки «Система Масс-медиа», так что мы смогли уже на старте использовать готовую инфраструктуру и упростить запуск Sistema VC. Саму компанию СММ мы реструктуризировали — провели много юридических изменений, продали непрофильные активы. По сути, этой стрелой мы убили сразу двух зайцев.
— Вы больше 15 лет проработали в топ-менеджменте Mail.ru Group. Как получилось, что вы решили заняться развитием нового фонда?
— Когда я ушел из Mail.ru Group, АФК «Система» пригласила меня обсудить стратегию будущего венчурного фонда, а не возглавить его. Я откликнулся, втянулся в эту историю. А потом — одно за другим. Многие не верили в то, что можно так быстро запустить независимый фонд, который самостоятельно будет принимать решения о сделках и станет привлекательным для стартапов, которые ищут венчурные деньги. Честно говоря, действительно, какой бы технологической ни была корпорация, как бы ни были отстроены внутри процессы, она остается корпорацией, и это сказывается на скорости работы. Я видел то же самое в Mail.ru Group, мы можем это же увидеть в «Яндексе». Но у нас получилось. Это произошло во много потому, что в команду фонда пришли внешние люди, которые занимались стартапами и венчурными фондами. Они изменили отношение и нас самих, и многих сотрудников «Системы» к тому, как может работать фонд.
— Как шел процесс сбора средств для нового фонда?
— Мы хотели максимально расширить возможности для тестирования идей стартапов. В России есть огромная проблема: множество интересных идей не «взлетают», потому что не могут набрать достаточную массу боевых применений. У многих стартапов нет возможности войти на рынок из-за отсутствия спроса на их продукты со стороны бизнеса или госкомпаний, потому что эти продукты являются экспериментальными В последние годы тот же «Сбербанк» стал сам активно работать со стартапами, но многие другие корпорации (особенно госкорпорации, связанные сложностями регулирования) редко готовы к экспериментам. Стартап, пытаясь зайти «с улицы» с хорошим продуктом, должен пройти все круги ада, чтобы получить первые пилотные проекты, а затем коммерческие внедрения. Поэтому для нас должно было стать преимуществом то, что мы даем компаниям возможность опробовать их идеи и на площадках компаний-партнеров. В этом случае мы и сами получаем подтверждение жизнеспособности наших стартапов.
Был и еще один критерий для отбора соинвесторов. Мы хотели взять деньги у тех, кого сможем с гордостью представить как своих акционерова. Максимальная прозрачность процессов в фонде, готовность к открытому рассказу о себе, открытость инвесторов самого фонда очень важны на венчурном рынке. По этой причине мы несколько раз отказывались от денег, пришедших из бизнесов, которые не были нам понятны. Когда мы ездили с Михаилом Шамолиным в Кремниевую Долину в конце прошлого года, мы увидели, что в США нет предвзятого отношения к венчурным инвесторам из России. Но есть четкое и понятное желание получить информацию о том, с кем ты имеешь дело. Если ты говоришь: «мы вот такие, план у нас — такой, инвесторы — вот они», с тобой готовы работать. Поэтому мы были готовы выбирать в соинвесторов только тех партнеров, чьи источники средств понятны, а сами партнеры открыты для коммуникаций.
— Какие у вас правила по отбору портфельных проектов?
— У нас достаточно гибкая стратегия. Мы начали с проектов в России/СНГ на раунде А, выбрали определенные отрасли, которые посчитали перспективными. Сейчас, по итогам прошлого года и по нашему текущему портфелю, мы понимаем, что активно смещаемся в область deep tech — нишу наукоемких, сложно повторяемых технологий, куда относятся искусственный интеллект, машинное обучение, большие данные, виртуальная и дополненная реальность, интернет вещей, инфраструктуры нового поколения.
Думаю, жесткие рамки для инвестиционного фонда — утопичная идея. Инвестор должен подстраиваться под обстоятельства меняющегося рынка. Достаточно посмотреть на то, во что превратился Amazon: из компании, которая занималась электронной коммерцией он стал одним из крупнейших игроков в области облачных продуктов. То же самое произошло с Facebook и Google. Даже Tesla производит не только электромобили, но и накопители энергии. Все успешные компании стараются подстроиться под тренды в потреблении как со стороны конечных пользователей, так и со стороны компаний. Инвесторы тоже должны учитывать это и корректировать свои инвестиционные декларации.
Читать также: Неунывающие: что поддерживает веру венчурных инвесторов в российский рынок
— А если говорить о качестве проектов?
— Здесь у нас три главных правила. Во-первых, мы работаем с разработчиками глобальных проектов. Безусловно, какие-то интернет-компании могут пройти долгий путь на локальном рынке и вырастив региональных лидеров, но все же плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Во-вторых, мы ориентированы на мобильные продукты. Я слышал, что если в кампусе Facebook и тем более в кабинете Марка Цукерберга кто-то произносит слово «десктоп», то у этого человека нет больше шансов на успешную карьеру в компании. Может быть, это и «байка», но то, что продукты, ориентированные на массовую аудиторию, должны быть теперь, в первую очередь, мобильными, — очевидно. История Facebook отлично это иллюстрирует: когда компания продолжала активно развивать веб-версию, темпы роста выручки падали и в какой-то момент не превышали 10%. Если в день IPO в 2012 году акции Facebook торговались по $38, то в начале 2013 года их стоимость не достигала $25. Никто уже не верил в чудо. Но потом Facebook вовремя перестроился, увидев, что мобильное потребление победило десктопное, что социальная сеть в мобильном варианте гораздо более интересна для рекламодателей. К концу 2016 года стоимость акций Facebook прошла отметку в $100, сегодня она превышает $130. Так что мы верим в мобильные продукты. И третье требование для стартапов, с которыми мы готовы работать, — сильные основатели. Конечно, мы не можем знать все про всех предпринимателей, которые присылают заявки в фонд, но при прочих равных мы отдадим предпочтение тем, о ком мы слышали хорошее и кто работал в известных нам проектах. Доля основателей может размываться, они даже могут терять контроль (в американских стартапах такое происходит нередко), но они должны оставаться теми, кто стоит «у руля» компании, и теми, в кого верят инвесторы.
— Как в вашем портфеле появились, например, маркетплейсы (сервисы, соединяющие поставщиков услуг и их потребителей, с удалением цепочки посредников)?
— Маркетплейсы, безусловно, тренд последних лет, во многом связанный с успехами Uber, модель которого можно переложить на другие рынки. Из маркетплейсов в нашем портфеле — YouDo, объединяющий тех, кто предлагает задания с теми, кто готов их выполнять. Мы считаем YouDo.com локальным лидером, у компании уже интересные попытки выйти на рынок Азии. Пока преждевременно говорить про выход на глобальный рынок, но основатели строят сеть контактов во всем мире, готовя для этого почву.
— А почему, например, игры остаются интересными венчурным инвесторам, несмотря на растущую конкуренцию и, соответственно, высокие расходы на маркетинг?
— Тема игр мне лично близка, с опытом работы в Mail.Ru Group (в холдинг входит Mail.Ru Games, объединяющий игры для социальных сетей и мобильные игры — по итогам трех кварталов 2016 года игры приносят компании около 26% выручки — Forbes). И я хорошо понимаю, что часто именно в игровых стартапах рождаются прикольные идеи, которые «цепляют» аудиторию и позволяют завоевать умы миллионов, и отсутствие успеха сразу не означает окончательного проигрыша. Пример с Pixonic (куплен Mail.Ru Group за $30 млн — Forbes) показателен: около десяти лет у компании не было крупных хитов, но игра «Walking War Robots» принесла ей огромный успех. Другое дело, что игры стали дороже из-за усиливающейся конкуренции — ежедневно в магазинах приложений появляютсятысячи новых игр. Стоимость привлечения пользователя выросла стократно с 2009 года ( когда, например, была основана Game Insight). Сегодня запустить мобильную игру без сумасшедшего бюджета на маркетинг в сотни миллионов долларов (если это не «вирусная» история вроде Super Mario или PokemonGo) невозможно. Поэтому, чтобы быть на этом рынке, ты должен быть действительно очень, очень богатым. Зато с улучшением технических характеристик смартфонов мобильные игры стали по-настоящему захватывающими, объемы пользовательских платежейрастут, особенно в Азии. C декстопными многопользовательскими играми тоже все непросто: хотя конкуренция здесь меньше, их «прокачать» еще сложнее, потому что, во-первых, игроки переключаются с декстопных игр на мобильные, а, во-вторых, ты конкурируешь с уже известными играми вроде WarCraft или Dota 2, и тебе нужно четко знать свою аудиторию, чтобы переманить её у существующих игроков. Здесь нужен гениальный продукт с гениальным месседжем, «попадающий» в аудиторию, и это тоже очень дорого.
Так вот, посмотрев на все это, мы решили инвестировать в игры будущего — в VR-игры. Количество VR- устройств в мире быстро растет, появляются примеры использования VR, например, в образовании, что потенциально открывает новые рынки для VR-студий, которые сегодня работают только с играми. Думаю, шансы на успех VR-игр приемлемые с точки зрения типичных рисков венчурных инвесторов. И здесь есть рациональное объяснение перспектив таких проектов — каких лично я не могу найти, например, для новых мобильных игр.
— На рынке рекламных технологий тоже огромная конкуренция. В 2015 году, по данным PitchBook, американские инвесторы вложили в рекламные технологии $860 млн — почти трехкратное падение с 2011 года, когда объем вложений в отрасль составил $2,7 млрд. Тем не менее, вы выкупили у «Сбербанка» 50% разработчика рекламной технологии Segmento.
— Все дело в том, что найти «технологию завтрашнего дня» на этом рынке очень тяжело. Можно профинансировать компанию с сильной programmatic-технологией (технология алгоритмической закупки рекламы в реальном времени на основе аукциона — Forbes), с хорошей выручкой, с движением в тренде. Но гарантий, что она будет жить завтра, — ноль: проект работает на чужом трафике, а конкурировать за бюджеты на уровне трафика нельзя. Такие компании работают с Google, Mail.ru, Facebook, «Яндекс», но в какой-то момент их клиенты могут понять, что работать напрямую им намного выгоднее. Я знаю много российских компаний, которые именно по этим причинам не смогли построить эффективный бизнес. Поэтому мы поняли, что единственным преимуществом независимого игрока могут быть только знания об аудитории, которые собраны на основе технологий больших данных и могут быть монетизированы. Например, сначала в рекламе, а потом, возможно, в других сферах. Отличный пример — Yandex Data Factory (подразделение «Яндекс», которое решает задачи бизнес-заказчиков на основе машинного обучения и технологий big data — Forbes). Еще один — Big Data China Alliance, китайская компания с многомиллиардной выручкой, которая агрегирует огромные массивы данных, работает с ними, продавая аналитику не только рекламным группам, но и промышленным концернам, ритейлерам и другим крупным игрокам. Именно под таким углом мы смотрим на инвестицию в Segmento, которая не только имеет свою технологию programmatic-рекламы, но и обезличенные данные о клиентах «Сбербанка». Если Segmento будет и дальше двигаться в этом направлении, то сможет не зависеть от настроения рекламных площадок и рекламных агентств. В общем, в продавцов рекламы я не верю, я верю только в технологических лидеров, которые могут построить бизнес на основе обмена данными.
— Одним из заявленных направлений стал финтех, но, как я понимаю, ни одной портфельной инвестиции в этом рынке пока нет.
— Мы рассчитывали, что так как среди активов «Системы» есть «МТС-Банк» и МТС с микроплатежами абонентов (не говоря о том, что сама она финансовая корпорация), мы сможем помогать финтех-стартапам с тестовыми внедрениями. В итоге мы посмотрели много российских и американских финтех-компаний, но решили, что их перспективы неоднозначны. Венчурные инвестиции к концу 2016 года в финтех-проекты «просели» (по итогам третьего квартала 2016 года, по данным KPMG и CB Insights для рынка Великобритании и США, почти в 2,5 раза — Forbes). Во многом это связано с проблемами сервисов, например, p2p-кредитования: все хорошо помнят, как акции одной из крупнейших площадок взаимных микрозаймов, Lending Club, резко подешевели после ухода топ-менеджеров и приобретения огромного портфеля ссуд инвестором с низким кредитным рейтингом. Компании, которые строили «банки 2.0», интернет-банки нового поколения, не смогли покорить действительно массовую аудиторию. Одновременно стало ясно, что сами крупные банки не собираются сидеть сложа руки и запускают собственные сильные интернет-проекты, делают очень удобные клиентские сервисы. Интересным направлением кажутся проекты в сфере скоринга, с использованием «больших данных», но пока для России все подобные стартапы в относительно серой зоне. Так что финтех в целом мы пока решили отложить. Не исключаю, что мы совсем исключим его из инвестиционной стратегии.
— А что с электроникой и IoT, «интернетом вещей»?
— В этом направлении мы тоже пересмотрели очень много российских (и не только) компаний. IoT — сфера, близкая к робототехнике, только роботы понятнее аудитории. Проблема на этом рынке в том, что новые продукты быстро устаревают. Очень функциональный дрон, представленный сегодня, завтра может оказаться никому не нужным. Хорошо помню, что у нас в офисе Mail.Ru Group была робот-собака Aibo: вначале все смотрели на нее как на чудо техники, а потом — как на игрушку. которая не приносит никакой пользы. И недаром Apple выпускает новые версии iPhone почти каждые полгода — «железо» стремительно устаревает. Это огромные риски для инвестора, который может вливать много денег в технологию и продукт, а в конечном счете рынок уйдет далеко вперед. Тем не менее, рынок робототехники активно развивается, особенно в Азии, которая лидирует по числу роботов в расчете на одного жителя. На рынке IoT с ценностью продуктов для пользователя все еще запутаннее, потому что эффект, скажем, девайса для «умного дома» или персонального ассистента вроде Amazon Echo сложнее «пощупать». В России, к тому же, разработчики IoT-систем занимаются «всем для чего-то», не понимая, кто именно станет их покупателем и как именно можно применять их технологии. Так что мы точно будем продолжать мониторинг IoT-стартапов (тем более, с активами «Системы» в сфере микроэлектроники у нас, опять же, много возможностей тестировать хардверные решения), но не будем ставить их в приоритет в ближайшие годы. Скорее, мы будем пристальнее смотреть на AI-проекты и в целом на все то, что лежит в плоскости deep tech.
— AI-приложения стали «модным» направлением для инвестиций: в США, например, число венчурных сделок с компаниями в этой сфере выросло с 160 в 2012 году до 658 в 2016-м. Тем не менее, эти технологии во многом все еще развиваются в академической среде, а каковы здесь перспективы для сильных бизнесов?
— Действительно, появившиеся нашумевшие AI- приложения вроде Prisma (приложение адаптирует загруженные фото к стилям известных художников — Forbes) — это, по сути, отражение развития науки. Перспективы заработать на них сомнительны. Но их разработчикам важно, что раз с технической точки зрения теперь можно делать такие продукты, надо использовать этот шанс. Это сродни тому, как люди, научившись считать, то и дело решают в уме примеры и задачи. Они еще не думают о том, что можно стать бухгалтером и зарабатывать на своем умении. Поэтому сейчас мы видим переломный период в 20-летней истории развития интернета: достижения науки становятся основой для первых интересных пользовательских и корпоративных сервисов. Если вдуматься, раньше было ровно наоборот: разработчики видели, какие продукты позволят собрать аудиторию и «сделать деньги», и брались за не очень сложные, подчас элементарные, продукты. Теперь мы видим множество решений, которые часто запускаются для «фана» и не имеют прямой монетизации, они создаются как «лакмусовая бумажка» для развития науки. Это своего рода способ заявить: «мы тоже можем, мы классные». Мы видим это по громким анонсам не только стартапов, но и представителей корпораций, венчурных фондов. Так что, возможно, мы подвержены этому общему порыву, идя в deep tech (наукоемкие стартапы). Мы хотим инвестировать в AI, не только, чтобы заработать, но и чтобы иметь возможность прикоснуться к технологиям, которые меняют жизнь.
— Венчурный инвестор должен хотеть сделать мир лучше?
— Безусловно, венчурная индустрия должна нести социальную ответственность. Я верю, что венчурный инвестор не должен инвестировать в то, что принесет огромные деньги, но «плохо пахнет». В портфеле венчурного инвестора «выстреливает» одна из тридцати инвестиций, зато возврат на нее превышает 100X. И для тебя должно быть важно, что остальные 29 инвестиций не просто канули в лету, а в чем-то изменили жизнь людей. Скажем, разработчики «умных часов» Pebble, хотя и вынуждены были продаться компании Fitbit, но скольких пользователей они порадовали своими гаджетами. И если даже Prisma обанкротится (чему я не удивлюсь), ее основатели смогут сказать, что дали аудитории классный продукт, новое мироощущение. То же самое, кстати, в совсем молодой индустрии VR. Если компания из нашего портфеля, создав популярную VR-игру, ничего не заработает, но несколько миллионов скачавших ее пользователей получат удовольствие, разбираясь в устройстве человеческого мозга (портфельная компания фонда, Luden.io, разрабатывает VR-приложения для изучения нейробиологии в игровой форме — Forbes), — я не расстроюсь.
— Вложения в AI-проекты потребуют больших вложений, вы собираетесь увеличивать средний чек инвестиций?
— Для нас комфортным чеком остается $5 млн, мы готовы вкладывать в стартапы от $2 млн до $7 млн. Но именно в контексте инвестиций в AI-проекты, возможно, венчурным инвесторам сегодня стоит активнее работать на «посевной» и даже «предпосевной» стадиях. В сферах, связанных с deep tech, все развивается очень быстро, наука дает жизнь новым направлениям, из них появляются поднаправления, каждое из которых может создать новые глобальные технологические тренды. Чтобы успеть здесь заработать, инвестировать проекты, которые уже в тренде, бессмысленно, нужно успеть вложить средства в стартапы, которые только нащупывают новые направления Например, благодаря deep tech происходят прорывы в области серверного оборудования, улучшения скорости работы девайсов, в ритейле, медицине, поисковых технологиях. Так что будучи готовым работать с командами на стадии самых первых прототипов, возможно, ты рискуешь пропустить реально «большую тему». Поэтому не исключаю, что мы тоже будем экспериментировать с инвестициями на самых ранних стадиях.
— Вас в целом устраивает качество российских проектов?
— У нас сильные и конкурентоспособные продукты, но им не хватает «прокачки», которая бы позволила им убедиться в наличии глобального спроса. С появлением магазинов приложений, которые дали мобильным разработчикам прямой доступ к мировой аудитории, ситуация изменилась, но этого недостаточно. Мне нравятся более напористые команды, которые легки на подъем и, запуская в России офис разработки, сразу регистрируют компанию на Кипре или в Делавере и пытаются найти потребителей для своих продуктов на международном рынке.
— Как повлиял на российский венчурный рынок кризис?
— Я не считаю, что он подорвал предпринимательский климат и в целом сильно изменил ситуацию. Как раньше, так и сейчас, у нас не развита инфраструктура для поддержки стартапов, корпорации мало работают с начинающими проектами, есть проблемы с доступом к инфраструктурам для пилотирования решений. Единственное, что изменилось в последние годы, — стало сложнее привлекать в Россию иностранных инвесторов. Раньше в принципе можно было ожидать, что крупный фонд пришлет предложение о сделке российскому стартапу с офисом в Москве. Теперь, скорее всего, основатели стартапа должны будут поехать, скажем, в Калифорнию и начать вести переговоры. Мы как фонд как раз ставим перед собой миссию помочь российским проектам почувствовать, что они крепко встали на ноги здесь, чтобы они могли двигаться дальше. По-моему, все венчурные фонды и корпорации, продолжившие работу с российскими стартапами после 2014 года (а таких игроков немного, все посчитали слабую ликвидность в России серьезным барьером и ушли на зарубежные рынки), в конечном счете, занимаются в первую очередь этим — помогают «прокачиваться».
— Проблемы с привлечением иностранного капитала могут обернуться серьезными проблемами для российского венчурного рынка?
— Они могут сказаться на темпах развития проектов, потому что глобальный капитал — это не только деньги, но и понимание, связи, знакомства опытных инвесторов. Когда в Mail.Ru Group вошел американский фонд Naspers его представители каждые полгода возили топ-менеджмент российской компании на встречи с коллегами по цеху, давали им консультироваться с техническими и коммерческими директорами других интернет-компаний. Вот такого образования — в общении с компаниями, работающими на рынке с иным уровнем развития, чем российский, — теперь российским компаниям будет не хватать.
— Вы будете работать с компаниями в deep tech в России или в портфеле появятся и зарубежные инвестиции?
— В ближайшее время мы заявим о расширении географии фонда. Возможно, мы откроем офис в США. Нам кажется, что надо ставить себе сразу высокую планку. Я не очень понимаю, зачем венчурному фонду открывать представительство в соседней стране, когда все задачи можно решать и из главного офиса в Москве. А вот общаться с проектами и партнерами «через океан» — для этого нужно физическое присутствие по ту сторону Атлантики. У нас есть это в стратегических планах, о точных сроках я пока предпочел бы не говорить.
